Проблемы управления наукой

Время стихийного развития науки кончилось. Развившись в целостную систему, наука потребовала и управления собой как целостной системой. Даже в капиталистических странах в последнее десятилетие стали создаваться специальные государственные организации для общего руководства наукой и планирования ее развития.

После запуска первого советского искусственного спутника Земли в США в дополнение к существовавшим уже органам по координации научно-исследовательской деятельности был создан пост советника президента США по вопросам науки и техники. Несколько позднее образовались Федеративный совет по науке и технике и Управление науки и техники.

Аналогичные органы существуют сейчас также в Англии, ФРГ, Японии и некоторых других странах. Они состоят обычно из совета ученых, определяющих, что следует делать в области научно-технического прогресса, и исполнительных органов. Их роль в жизни общества становится, по выражению И. Г. Куракова, не менее важной, чем роль военных генеральных штабов.

В социалистических странах также создаются и совершенствуются государственные органы и исследовательские институты по управлению наукой.

Возникли не только государственные, но и международные центры координации научной деятельности. В конце 1960 г. группой ученых (среди которых — Р. Оппенгеймер и Б. Рассел) была учреждена Всемирная академия искусства и науки. В специальном манифесте отмечалось, что эта академия будет функционировать в качестве «всемирного университета».

«С помощью науки,— говорилось далее в манифесте,— и при поддержке всех культурных и созидательных сил человечества Всемирная академия получит возможность посвятить себя поставленным целям — выполнять роль беспристрастного и неполитического советника, дополняя другие организации…».

В 1964 г. в Англии по инициативе Дж. Бернала, Ч. Сноу, Д. Прайса был создан фонд «Наука о науке», функционирующий как независимая международная организация, в задачу которой входит прежде всего стимулирование исследований по вопросам социальной роли науки, принципов ее организации и планирования. Ученые уже не чураются политики, они не прочь взять в свои руки если не управление обществом, то во всяком случае управление наукой.

«До первой мировой войны,— пишет известный американский физик И. Реби,— ученые хотя и двигали вперед мотор социального, хозяйственного, технического и духовного прогресса, но сами не вставали за штурвал. Ученые были заняты своими делами и проявляли мало склонности вмешиваться в другие области общественной и духовной жизни. Сегодня эта ситуация существенно изменилась. Темпы науки и число ученых растут, и многие из них желают взять в руки штурвал истории». Этот факт уже сам по себе свидетельствует о возрастании роли и престижа ученых в жизни общества, а значит, и о возрастании престижа науки.

Уровень развития науки — адекватный показатель уровня и потенциальных возможностей развития производительных сил той или иной страны, ее экономической мощи. Становится очевидным, что в экономическом соревновании победит та система, которая обеспечит более быстрый рост науки и более эффективную отдачу ее достижений обществу.

Наука в нашей стране — важнейший рычаг в строительстве материально-технической базы коммунизма, а также теоретическая основа руководства обществом и первостепенное условие формирования человека коммунистического общества.

Официальный центр руководства наукой в нашей стране — Государственный комитет Совета Министров СССР по науке и технике, призванный сконцентрировать силы почти трехмиллионной армии трудящихся, занятых научно-техническим прогрессом в нашей стране, призванный разрабатывать и реализовывать эффективную политику науки.
Наука всего предшествующего периода развивалась преимущественно экстенсивным путем, за счет, главным образом, роста количества ученых, исследовательских институтов, научных журналов.

Такой путь развития науки не требовал анализа ее организационной структуры, не требовал оперативной перестройки этой структуры. Ныне наука вступает на принципиально иной путь развития — интенсивный.

Простой количественный рост параметров науки уже не дает должного эффекта, становится все более очевидным, что дальнейший прогресс в области науки связан в первую очередь с повышением производитель­ности труда ученых, с поиском оптимальных условий функционирования научных коллективов. Но чтобы двигаться по пути интенсивного роста, науке ничего не остается, как подвергнуть свой организм тщательнейшему изучению и конкретному исследованию.

Прежде всего, важно охарактеризовать научно-технический потенциал у нас и в передовых капиталистических странах. Научно-технический потенциал, по определению члена-корреспондента АН СССР В. А. Ковды,— это «совокупность национальных средств и возможностей для постановки и для решения научных и научно-практических проблем (в том числе новых) национального, регионального и международного значения»

В содержание этого понятия, по мнению Ковды, входят следующие показатели:

• численность ученых и инженеров в стране,
• количество и оснащенность исследовательских институтов;
•  производство научных приборов, измерительных инструментов и специального оборудования;
• сеть центров научной документации;
• объем и численность национальных научных публикаций;
• научная терминология (словари научной терминологии).

Сюда следовало бы также включить в качестве важнейших показателей: уровень организации самой науки и уровень организации ее взаимосвязи с производством. Необходимо, в частности, учитывать состав научных кадров, их использование, время реализации научных идей, распределение финансовых расходов, соотношение между расходами на науку и прибылью от нее и т. д.

Рассмотрим сначала численность ученых и инженеров. В СССР в 1966 г. насчитывалось 712,4 тыс. научных работников. Что касается США, то там статистические данные относительно научных работников очень разноречивы и не точны. По переписи, проведенной в 1964 г., там насчитывалось 223,8 тыс. научных работников12. Однако всех ученых эта перепись не охватила. По данным «Национального научного фонда», в 1963 г. в США было 500 тыс. ученых. Если принять эти данные за основу, то можно предположить, что в 1967 г. количество американских ученых приблизилось к 600 тыс. (к 1970 г., по прогнозам, их число составит 740 тыс.).

Наша страна, следовательно, располагает несколько большей армией ученых, чем США. Еще более ощутимо наше преимущество в отношении дипломированных инженеров. В 1965 г. их насчитывалось в СССР 1631 тыс. человек против 725 тыс. в США К
Непосредственной зависимости между числом ученых и инженеров, с одной стороны, и уровнем научно-технического потенциала, с другой, не существует. Эта зависимость опосредуется рядом факторов.

Эффективность работы ученого зависит, в частности, от того, располагает ли он нужной экспериментальной базой, материальными ресурсами для проведения эксперимента, от того, как организован его труд, рационально ли он тратит свое время и т. д. Зависимость между количеством ученых и отдачей их труда обществу опосредуется также политикой финансирования и планирования науки и т. д.

Под вооруженностью труда ученого следует понимать не только обеспеченность техникой эксперимента, но и обеспеченность вспомогательным персоналом (администраторы, хозяйственники, лаборанты, ассистенты, техники, секретари, счетные работники, стенографисты и т. д.), который сберегает время ученого для собственно научной, творческой работы.

Каковы здесь сравнительные данные? В 1965 г. у нас среднегодовая численность рабочих и служащих, занятых в науке и в научном обслуживании (включая самих ученых), составляла 2741 тыс. человек. Это означает, что на каждого научного работника приходилось 2,8 человека вспомогательного персонала. Это сравнительно немного. Даже во Франции на каждого исследователя в 1963 г. приходилось 4—5 сотрудников, занятых полностью работой с исследователем (в среднем 1,9 техника; 1,2 рабочего; 0,5 административного работника).

Вызывает озабоченность тот факт, что в СССР удельный вес вспомогательного персонала в общей численности занятых в науке имеет тенденцию не к росту, а к падению. Такое падение имело место в 1965 г. по сравнению с предыдущим годом, когда на каждого ученого приходилось в среднем три вспомогательных работника.

Конкретные исследования показали, что в ряде наших институтов ученые расходуют от половины до одной трети всего своего времени на выполнение малоквалифицированной работы, не соответствующей их специальности. Если бы наполовину разгрузить наших ученых от такой работы, то это было бы равносильно увеличению научного персонала на 100 тыс. человек.

Экономия на вспомогательных работниках оборачивается растратой сил и средств, ибо ведет к непроизводительному расходованию времени высокооплачиваемых научных сотрудников, делает их труд менее эффективным. Это как раз тот случай, когда, сберегая копейки, мы теряем рубли.

Проф. В. И. Терещенко, долгое время работавший в США, рассказывает о том, как он начал трудиться на посту высокооплачиваемого консультанта в одной из фирм:
«Возьму в руки перо — сейчас же подходит стенографистка: «Диктуйте, пожалуйста!» Начну подсчитывать цифры: «Не делайте этого сами, вам подсчитают». Иду в библиотеку за справочником: «Ну зачем же вам тратить на это время: скажите Мэри, и она его вам принесет». Потом мне директор объяснил: «…мы не можем позволить себе роскошь, чтобы квалифицированный работник тратил время на то, что может сделать лицо, умеющее только писать и читать. Иначе мы разоримся».

К сожалению, мы подобную «роскошь» себе сплошь и рядом позволяем. Мы позволяем себе также «роскошь» нерационального размещения научных работников по области знания. Рассмотрим, например, следующую таблицу. При всем уважении к филологии (особенно к таким ее перспективным областям, как семиотика) представляется малооправданным, что число специалистов в химии, либо в биологии меньше числа лингвистов.

Роль, значение и перспективы развития этой области знания в системе наук не соответствуют ее месту (третье после технических и физико-математических дисциплин) по числу ученых, а также по темпам прироста филологов, который превышает темпы прироста биологов.

В известной мере бурный рост числа филологов объясняется необходимостью дать квалифицированные кадры большой сети библиотек. Это естественно: на улучшение информационной службы не жалко никаких затрат — они окупятся с лихвой. Речь должна идти, следовательно, не о том, чтобы сократить число филологов, а о том, чтобы увеличить число химиков и биологов.

Для сравнения с США приведем некоторые данные, полученные по переписи американских ученых в 1964 г. Первое место по числу специалистов у них занимает химия (28% числа ученых — это химики). Затем следует биология (несколько более 12%), третье место занимает физика (12%), четвертое — науки о Земле (несколько более 8%), пятое — математика (8%), шестое — психология (око ло 8%). Лингвистика занимает последнее место (0,6%).

Такое распределение ученых тоже не является образцовым, оно лишь позволяет судить о потребностях общественного производства, регулируемого стихийно действующими экономическими законами. Знаменательно, в частности, выдвижение на первый план химии и биологии.

Наше отставание в области химизаций производства, отмеченное на декабрьском (1963 г.) Пленуме ЦК КПСС, не в последнюю очередь объяснялось дефицитом научных работников высшей квалификации в области химии, особенно по новым направлениям химической науки, в частности химии природных соединений (биоорганическая химия), химии сверхчистых веществ, радиационной химии, по автоматизации аналитического контроля производства.

Нарушения разумного распределения специалистов имеются и внутри отдельных наук.
В связи с необходимостью выработки более эффектив­ной политики распределения научных кадров по отраслям науки и финансирования этих отраслей встает сложная теоретическая проблема определения критерия выбора наук.

«Самое сложное,— говорил М. В. Келдыш на заседании президиума Академии наук, посвященном методологическим проблемам науки,— определить те направления науки, которые в данный момент являются главными. Определить, что в развитии науки важно и что второстепенно, можно только путем тщательного анализа, постоянных творческих обсуждений…

Я считаю, что мы еще не в достаточной степени стараемся определить важнейшее в развитии науки. Философия, методология науки призвана помочь в решении вопроса о том, какие отрасли науки надо развивать прежде всего, и этим должны заниматься все ученые. Сейчас это нужно и для того, чтобы установить, куда надо вкладывать в первую очередь большие материальные средства, которых требует развитие науки. Это чрезвычайно важный комплекс вопросов, связанных с методологией».

Решением вопроса о критерии сравнительной значимости научных областей заняты сейчас и зарубежные уче ные. Оригинальную идею, нашедшую большое количество сторонников, высказал американский физик Элвин М. Вейнберг в статье «Критерии выбора наук». Вейнберг исходит из того факта, что, чем большее значение имеет то или иное научное открытие, тем большее воздействие оно оказывает на другие области знания.

Он переворачивает это соотношение: «…при прочих равных условиях большую ценность имеет та область науки, которая наиболее ярко освещает проблемы смежных с ней научных дисциплин и наиболее активно способствует их разработке». Критерий этот, однако, обладает тем недостатком, что для применения его на практике требуется в свою очередь определить… критерий, который позволил бы вычленить область знания, наиболее связанную с другими областями.

Даже если бы это и удалось, вряд ли мы поступили бы правильно, обойдя вниманием относительно изолированную ныне, область, которая, возможно, завтра выйдет на аванпост науки. Кто мог предполагать в 30-е годы нашего столетия, что, скажем, такие относительно изолированные тогда и, казалось, малоперспективные области, как математическая логика или семиотика, окажутся в центре внимания математиков и кибернетиков 60-х годов?

Правильный подход к решению этой проблемы может дать только анализ тенденций научно-технической революции, исторической логики взаимоотношений ее основных направлений и всеобщих промышленных форм (механизация и автоматизация), о чем шла речь в первом разделе. Правильный подход может быть выработан также только с учетом собственной логики развития науки, проявляющейся, в частности, в процессе растущей интеграции ее областей (см. очерк четырнадцатый).

Прогноз путей развития науки, разделяемый многими видными естественниками, состоит в том, что в будущем лидерство перейдет от комплекса физико-химических дисциплин к комплексу химико- и физико-биологических дисциплин, а затем к комплексу, в центре которого станут явления психики, человеческого сознания и мышления. Возможно, что разгадка тайн мыслительной деятельности человека (пара- гхсихологические явления, в частности) лежит на путях проникновения в мир, лежащий за исследуемым современной физикой микромиром,— в области субмикромира.

В свою очередь представляется вероятным, что овладение субмикромиром лежит через проникновение в глубины космоса, подобно тому как в решении загадок элементарных частиц большую роль сыграли космические полеты. Уже сейчас необходимо учитывать эти тенденции, особенно форсированными темпами развивая исследования в трех областях:

• в микромире,
• в области биологических и психических явлений
• в области завоевания космоса. Управление развитием науки не может также не считаться с тем фактом, что роль и престиж гуманитарных областей в науке быстро возрастает по мере того, как они обращаются к точным методам исследования, что само эффективное управление наукой (как и управление всем обществом) базируется в значительной степени на достижениях гуманитарных наук, в частности на конкретно­ социальных исследованиях.

Вместе с тем следует учитывать, что наука представляет собой единый, целостный организм, все области которого находятся в тесном взаимодействии и переплетении. Поэтому значительное отставание так называемых «малоперспективных» наук недопустимо, ибо отставание в одной области ослабляет весь фронт научного исследования. Генеральное требование, предъявляемое к политике науки, заключается в том, что все научные области должны раз­ виваться гармонично, в соответствии с оптимальными пропорциями для каждого данного исторического этапа.

Ныне, когда открытия, революционизирующие производство, его методы и технологию, следуют одно за другим, когда некоторые новые технические изобретения, не успев еще найти широкого применения в производстве, уже устаревают, необходима особенно гибкая и дальнозоркая стратегия управления наукой, основывающаяся на перспективах дальних рубежей, рассчитанная не на годы, а на десятилетия; исходящая не из тех или иных частных аспектов научно-технической революции, а из ее генеральной линии.

Мобильности техники должна соответствовать и гибкая научно-техническая политика. Важно заранее сконцентрировать усилия и средства не столько на том участке научно-технической революции, который определяет лицо производства сегодня, но и на том, который бу дет определять его завтра.

Научно-техническая политика, чтобы быть максимально эффективной, должна основываться, в частности, на строгой системе теоретических принципов развития, учитывать закономерности «самодвижения» науки и техники, взаимоотношения их с другими областями жизни общества. Без этого в современных условиях невозможно социальное прогнозирование и управление общественными процессами.

В процессе управления наукой огромное значение имеет установление оптимальных пропорций не только между различными отраслями наук, но и между звеньями научных исследований, между методологическими, фундаментальными (поисковыми) и прикладными исследованиями.

В принципе определенному уровню экономического развития страны (конечно, в очень условных границах) соответствует и определенное соотношение между этими звеньями. Наука слаборазвитых в экономическом отношении стран характеризовалась в истории общества преимущественным развитием гуманитарных областей, т. е. выработкой общего представления о мире (методологическое, «мировоззренческое» звено).

В промышленно развитых странах на первое место, напротив, выходят прикладные области знания, технические науки (третье, четвертое, пятое звенья). Форсированное развитие этих областей науки объясняется тем, что они непосредственно связаны с производством, оказывают на него прямое воздействие, обеспечивающее резкий рост производительности труда и соответствующий рост прибылей.

При этом стихийное действие экономических законов капиталистического общества усугубляет отставание верхних звеньев науки (особенно гуманитарных областей) от нижних. По данным американских экономистов Д. Казера, Д. Гринуолда и Р. Улина, расходы на теоретические (фундаментальные) исследования в США, вместо того чтобы возрастать, относительно сокращаются.

В 1946 г. они составили 11% общей суммы расходов на научные исследования, в 1947 г.—10%. В период с 1948 по 1957 г. этот процент упал до -9, а в 1958—1959 гг. составил лишь 8% В настоящее время в США предпринимаются попытки выправить это отставание теоретических и методологических областей. В 1964—1966 гг. расходы на фундаментальные исследования в США достигли примерно 13% всех расходов.

Во всех странах пробивает себе дорогу понимание того, что затраты на «чистую» теорию не выброшенные деньги, что, как заметил еще Дж. Дж. Томсон, если изобретения ведут к техническим реформам, то открытия в области «чистой теории» ведут к революции в производстве. Развивать прикладные исследования за счет ущемления в финансовом отношении теоретических — это значит уподобляться тому незадачливому садовнику, который, обирая плоды с деревьев, забывает поливать и подкармливать последние.

В наш век бурного научно-технического прогресса особенно важно установить гармоничные, научно обоснованные пропорции между звеньями научной деятельности, между теоретическими и прикладными областями науки. Недооценка прикладных исследований ведет к задержке при внедрении новой техники.

Но недооценка теоретических областей может повлечь еще более значительное отставание в техническом развитии от других стран, ибо теоретическое открытие может в короткое время перевернуть всю старую технологическую базу, сделать устарев­
шими даже технологические новинки, даже проекты и разработки этих новинок.

«Иногда требуют,— писал М. В. Келдыш,— чтобы при планировании научно-исследовательской работы всегда был виден ее непосредственный и совершенно конкретный практический результат: говорят, что исследование имеет смысл только тогда, когда заранее решительно все запланировано — от теории до практики. Но это неправильно, это привело бы к узкому практицизму и к потере перспективы в исследованиях, без которой невозможен научный прогресс».

Рассказывают, что Франклин как-то поведал о новом теоретическом достижении некой даме, весьма далекой от науки. В ответ она наивно воскликнула: «Но, профессор Франклин, какова от этого польза?» На что Франклин ответил вопросом: «Мадам, а какова польза от новорожденного?» В этой историйке — глубокий смысл, ибо к науке, так же как и к человеку, нельзя подходить с торгашескими мерками.

Развивая мысль о том, что в науке всегда должен быть определенный задел, что о природе, ее сущности мы должны знать намного больше, чем можем использовать в данный момент, М. В. Келдыш привел пример с использованием атомной энергии. В самом деле, разве нам понадобились все имеющиеся у нас сведения о ядре для создания современной энергетики и ядерного оружия? Нет, только незначительная их часть. Однако без далеко идущих исследований ядра мы никогда не открыли бы тех фактов, на которых основано использование ядерной энергии.

«Если мы будем сокращать перспективные исследования в угоду узкому практицизму, то жизнь все равно заставит это изменить, потому что при узкопрактическом подходе мы неизбежно упустим кардинальные возможности, которые открывает наука для прогресса. Вопрос о соотношении объема познания и объема непосредственно практического использования является одним из фундаментальных вопросов методологии на современном этапе».

Специальный консультант ООН по вопросам науки Пьер Оже предложил3 в виде шага к решению этой про­блемы следующую прогрессию: чистые исследования — 1; целенаправленные фундаментальные исследования — 3; прикладные исследования — 6; разработка — 100. Однако он тут же оговаривается, что эта прогрессия является отражением современных тенденций и ее никак нельзя рассматривать в качестве руководства на будущее.

Трудно ею руководствоваться и в настоящем, ибо оптимальное соотношение различных звеньев научно-исследовательской деятельности различно для стран с разным уровнем социально-экономического развития. Для США, скажем, оно иное, нежели для Японии, а для Индии иное, нежели для Советского Союза.

Видный английский физик профессор С. Ф. Пауэлл справедливо подчеркивает огромное «цивилизаторское» значение теоретических исследований и разительное несоответствие между .«отдачей» теоретической науки и вкладом в нее. По его словам, хотя наша современная цивилизация в основном базируется на достижениях теоретической науки, все, что когда-либо было затрачено на теоретическую науку, равно лишь стоимости современного промышленного производства за две недели.

Иначе говоря, все, что когда-либо было затрачено на теоретические науки в прошлом, равно ожидаемому приросту продукции за один только нынешний год. «В экономически развитых странах 2—3% национального дохода выделяется в настоящее время на все виды научно-исследовательских работ и лишь 0,2—0,3% — на теоретические науки, тогда как на вооружение затрачивается 7%.

По-моему, такое соотношение нельзя считать излишне благоприятным для теоретических наук в период истории человечества, когда отличительной чертой эпохи является развитие науки и когда ни одна страна не может быть достаточно сильной, если она не располагает первоклассной наукой и признанными учеными».

Логика взаимоотношений различных структурных зве­ньев научно-исследовательской деятельности должна быть положена в основу всей политики в области науки. Совершенно очевидно, что финансирование и планирование, например, прикладных исследований требует учета качественно иных принципов, чем финансирование и планирование фундаментальных исследований.

Совершенно очевидно также, что в учреждениях, занятых теоретическими исследованиями, должно быть совсем иное соотношение основ­ ных и вспомогательных работников, людского персонала и экспериментальной базы, организационной структуры и т. д., чем в отраслевых институтах или промышленных лабораториях.

Исходя из опыта передовых научных коллективов, как у нас, так и за рубежом, рекомендуется, например, сле­дующая оптимальная структура кадров первичной науч­ ной группы для разных звеньев научно-исследовательской деятельности:

В нашей статистической и экономической литературе, к сожалению, не принято членение исследований по структурным звеньям. Некоторые социологи полагают даже такое деление вредным, ибо наука едина, нет науки «малой» и «большой», теоретической и прикладной. Противополагание одного другому действительно нецелесообразно, но отсутствие учета количественных характеристик взаимоотношения структурных звеньев ничего, кроме ущерба нашему хозяйству и самой науке, принести не может.

Структурный анализ организма науки, конкретная статистика, учитывающая звенья исследовательской деятельности, способствовали бы эффективному ее планированию, выработке гармоничных пропорций в развитии ее отраслей, прогнозированию ее тенденций.

Такой подход способствовал бы также установлению более тесных и менее противоречивых отношений науки с материальным производством, что является одной из основных проблем управления наукой. Эта противоречивость в известной мере обусловливается существенным различием в характере и цели науки и материального производства.

Как уже отмечалось (см. очерк шестой), если для производства в области науки характерен дух постоянного поиска, неудовлетворенность готовым результатом, то материальное производство по своему характеру более консервативно, оно требует более или менее длительного использования одной технологии, выпуска стандартной продукции.

Если цель научного производства — создание единичного результата (получение определенного знания), то цель материального производства — массовая однотипная продукция. Наука, например, считает свое дело законченным, получив образец нового синтетического вещества в экспериментальных условиях и изучив его свойства. Материальное производство воспроизводит эти экспериментальные условия для длительной эксплуатации, для получения того же вещества в огромных количествах. Это различие характера и целей обусловливает различие позиций ученого и производственника, которые в известной мере противостоят друг другу.

Ученые после успешного внедрения новой техники заинтересованы в расширении фронта модернизации технологических процессов, они остро чувствуют потребность устранить несоответствие между новым изобретением и старой технической и технологической системой. Производственники, напротив, в этой ситуации больше озабочены тем, чтобы нововведения. не нарушали ритмичности в работе предприя­тия, не сорвали плана выпуска продукции.

Нередко возникает совершенно иного рода противоречие, когда научно-исследовательский институт считает свою работу законченной на стадии прикладного исследо­вания, не заботясь о внедрении. Производственники в свою очередь не хотят брать на себя всю ответственность за последствия внедрения новшества, которое является еще, так сказать, «котом в мешке».

Налицо печальная ситуация, когда звенья опытно-конструкторских разработок и производственных исследований оказываются ничейными, выпадают из единого процесса. Этот разрыв цепи обусловливает замораживание изобретений и открытий, что является поистине узким местом, тормозящим научно-технический прогресс. На протяжении ряда лет планы по внедрению новой техники выполнялись у нас лишь на 60—70%. Только очень небольшое число наших научных работников трудится непосредственно на промышленных предприятиях.

По данным переписи, на конец 1959 г. в СССР на предприятиях промышленности было занято лишь 1,7% научных работников. По данным переписи населения, в США в 1960 г. процент научных работников, занятых непосредственно на предприятиях промышленности или в системе промышленных и производственных хозяйственных организаций, составляющих единый хозяйственный комплекс с предприятиями, был выше.

Если до второй мировой войны центром научно-исследовательской работы в США являлись университеты, то в настоящее время этот центр явственно переместился в область промышленности: теперь около 80% средств, ассигнованных на научные исследования (включая государственные средства), расходуется в промышленных лабораториях. За последние 10 лет собственные ассигнования промышленности на научные исследования почти в 4 раза превысили общую сумму расходов университетов на эти цели.

Конечно, это стремление к «заземлению» науки не в последнюю очередь обусловливается в США экономическими законами капитализма, узкопрактическим подходом к ней, но помимо этого здесь дает себя знать и объективная тенденция ко все более гармоничному сращению науки с производством, которой должны руководствоваться и мы во всей деятельности по управлению наукой.

Речь, прежде всего идет об укреплении организационных связей между наукой и производством. Этого возможно достичь двумя основными путями. Первый заключается в создании больших научных центров, которым придается целый комплекс промышленных предприятий в качестве производственно-экспериментальной базы. По этому направлению развивается Новосибирский научный центр. Второе направление состоит в том, что некоторые отраслевые научные институты придаются крупным промышленным предприятиям, объединяются с ними в одно целое.

Так или иначе, но задача заключается в создании научно-промышленных центров, коллективы которых могли бы вести самостоятельные исследования, непосредственно внедрять их в производство, контролировать промышленное использование результатов открытий. Завод, выпускающий продукцию, будет в таких объединениях одновременно и опытной базой. Примером может служить ленинградское объединение «Проектгидромеханизация». Это — организация, объединяющая научное, проектно-конструкторское, экспериментальное учреждения и учреждения по установке и наладке нового оборудования.

В том же Ленинграде опытными базами институтов стали Охтинский химкомбинат, завод слоистых пластиков, «Буревестник», «Эталон» и другие предприятия. Эффективность таких мер подтверждается, в частности, следующим фактом: лишь 15% разработок, выполненных самостоятельными конструкторскими бюро, передается в производство без существенных переделок и изменений; а в тех случаях, когда научное учреждение тесно связано с производством (заводские конструкторские бюро), этот процент поднимается до 50.

Бесперебойное техническое воплощение научных идей, однако, лишь одна из сторон проблемы практического использования результатов науки. Само по себе внедрение новой техники, основанной на «последнем слове» науки, несмотря на все свое значение, еще не определяет целиком прогресса производства.

Важное и все возрастающее по мере развития научно-технической революции значение имеет также вопрос о том, насколько воплощается «последнее олово» науки в субъектном факторе производства, насколько научные знания находят свое выражение в деятельности рабочего, техника, инженера, как применяется широкий круг социальных и экономических знаний для организации производства и его планирования, для стимулирования труда.

Хотя у нас уже исчезли социально-экономические предпосылки для фетишизации предметных, вещных элементов производства, недооценка субъектного фактора все еще, как ни странно, имеет место и в политической экономии социализма, и в еще большей мере в практике экономического строительства.

Расчеты, произведенные И. Г. Кураковым, свидетельствуют, что основная причина снижения эффективности производства, наблюдаемая в нашей стране в последние годы (фактическая эффективность упала с 55,4 коп. на рубль фондов в 1959 г. до 48,3 коп. на рубль фондов в 1964 г.), заключается в том, что темпы роста фондовооруженности труда в материальном производстве намного превышали темпы роста уровня примененных знаний.

Если фондовооруженность труда за пять лет выросла в 1,43 раза, то средний уровень примененных знаний остался почти без изменений (вырос только в 1,07 раза) х. Иными словами, это означает, что техническое оснащение производства не сопровождалось у нас адекватными изменениями в уровне его организации и управления, что фактическое использование технической базы было значительно ниже ее потенциальных возможностей.

Принцип материального стимулирования в научной ра­боте у нас учитывается еще недостаточно. Практика, к сожалению, такова, что научный сотрудник в исследовательском институте материально не заинтересован во внедрении своей работы на производстве. Сейчас эта практика перестраивается таким образом, чтобы научный институт получал определенные проценты с дохода от каждого внедренного проекта.

Экономическая политика в области науки требует, однако, максимальной гибкости: если от некоторых институтов (преимущественно отраслевых) государство вправе требовать прибыльности, переводить их на хозрасчетные условия, то ряд институтов теоретического профиля должны материально стимулироваться (субсидии, налоговая политика) без соображений узкого практицизма.

Недостаточно продумана также система материального поощрения исследовательских работников на промышленных предприятиях. Получив ученую степень, исследова тель стремится тотчас же уйти с завода в институт либо в вуз, так как условия работы и оплата труда там, как правило, значительно лучше.

Таким образом, отдавая себе отчет в значении теоретических исследований, развивая их быстрыми темпами, мы должны позаботиться также о том, чтобы накопленное духовное богатство не оставалось втуне, чтобы научные идеи находили быстрое и эффективное применение как в вещном, так и в личном факторах производства.

Сейчас в нашей стране разрабатывается ряд далеко идущих мероприятий, призванных ликвидировать барьеры между наукой и материальным производством, повысить заинтересованность научных работников и инженерно-технического персонала в бесперебойном внедрении результатов научных исследований.

Экономическая реформа, успешно проводящаяся в промышленности, не могла не затронуть и сферы научной деятельности. Вслед за предоставлением больших полномочий руководителям промышленных предприятий встал вопрос об аналогичных мерах и в области науки.

В недавно принятом постановлении предусматривается, что директора научно-исследовательских институтов получают более широкие права в расходовании финансовых средств, в проведении кадровой политики, при закупке экспериментального оборудования и т. д. Эти меры, а также совершенствование системы планирования в сторону избавления ее от мелочной опеки, в сторону проблемно-перспективного планирования дадут новый могучий стимул развитию науки в нашей стране.

Жесткое и детальное планирование науки способно лишь затормозить научно-технический прогресс, прегра­дить путь новому. Ни один план не может предусмотреть, в каких областях, когда и какое именно будет совершено открытие, когда и каким образом будет решена та или иная научная проблема, какое значение будет она иметь для практики. Часто бывает, что результат, полученный в итоге поисковой и экспериментальной деятельности, оказывается прямо противоположным той рабочей гипотезе, с какой ученые приступали к исследованию.

Мелочная опека в планировании исследований, которая существовала у нас раньше, нередко приводила к перестраховке, когда в план вносились малоперспективные, но
«реальные» темы, по которым легко отчитаться. Такая практика планирования препятствовала смелой постановке больших проблем, требующих для своего решения многолетних поисков, которые не всегда завершаются полной удачей.

Самое ценное в науке — новая творческая идея. Но как раз новую идею и нельзя заранее запланировать! Некоторые предлагали в связи с этим вообще отказаться от планирования науки. Но это не выход из положения. Академик П. Л. Капица резонно замечает, что в основу планирования науки должен быть положен следующий принцип:
«В науке самым ценным является творческий элемент, поэтому план и отчет должны составляться так, чтобы не стеснять свободу научного творчества, а поддерживать ее».

Новая большая идея грозит всегда пересмотром прежних концепций, по которым, возможно, уже ведутся широкие прикладные исследования, тратятся большие суммы народных денег. Новая идея грозит пустить их на ветер, она угрожает ложно понимаемому «авторитету» ряда ученых с именем, известностью, властью. Новые научные идеи — незаконнорожденные дети, они не только не укладываются в отчет, но и наталкиваются зачастую на неприязнь, сопротивление (вольное и невольное), непризнание и т. д. научного мира.

Имеются ли у нас такие рычаги, которые бы всемерно стимулировали и поддерживали производство принципиально новых теоретических и технических идей? Коллективы и организации материально не заинтересованы в выработке новых теоретических и технических принципов, ибо это хлопотно и может невесть чем кончиться.

Обнародованию новых научных идей мешает много преград. Физик-теоретик Б. Козлов хорошо показал, как это происходит. Предположим, в редакцию физического журнала поступили две статьи. Одна из них содержит аргументированную формулировку важной физической идеи, другая излагает результаты исследования конкретного вопроса в рамках ранее известных идей. Которая из них будет иметь преимущественные шансы на публикацию? Безусловно, вторая. Вообразим себе, например, что Луи де Бройль принес в редакцию нашего журнала статью с формулировкой идеи о двойственной, корпускулярно-волновой природе элементарных частиц, принес не как прославленный физик, а как еще безвестный, рядовой автор.

Идеи никогда не рождаются сразу в завершенном и достаточно обоснованном виде. С этой идеей де Бройля было связано много неясных вопросов, над которыми впоследствии работало большое количество физиков в течение многих лет, и лишь после этого она получила достаточное обоснование.

Какой ответ получил бы де Бройль? Возможно, ему указали бы на недостаточную обоснованность новой идеи. Этим, по мнению автора, в известной мере объясняется тот достойный сожаления факт, что наши ученые в последние годы достигают успехов прежде всего в сфере развития и разработки уже известных фундаментальных идей, а не в сфере их выдвижения и формулирования.

Как преодолеть это противоречие, мешающее успешному движению вперед нашей науки? Очевидно, это возможно только с помощью таких мер, которые привели бы в соответствие принципы научной жизнедеятельности с требованиями науки.

Речь идет не только о материальных стимулах и организационных мерах, направленных на всемерную поддержку новаторства в науке. Речь идет также о создании такой атмосферы в научной жизни, которая делала бы невозможным рюпользование авторитета и власти в личных, ведомственных или групповых научных интересах.

В науке нет старших и младших, нет начальства и подчиненных, нет табели о рангах и служебной лестницы. В науке идет соревнование идей, и авторитет ученого определяется только авторитетом его идей. Он поэтому должен стараться и иметь возможность высказывать и отстаивать в печати любое теоретическое соображение (каким бы экстравагантным оно ни казалось!), если оно хотя бы минимально обосновано.

Двадцатипятилетиий служащий из патентного бюро, возможно, так и не стал бы Альбертом Эйнштейном, если бы его статья «К электродинамике движущихся тел» не была опубликована (хотя многим она казалась абсурдной) в «Анналах физики». Сам Эйнштейн высказал в связи с этим очень глубокую мысль: «Теория относительности является хорошим примером того, как развивается теория.

Исходные гипотезы становятся все более абстрактными, далекими от жизненного опыта. Но зато мы приближаемся к благороднейшей научной цели: охватить путем логической дедукции максимальное количество опытных фактов, исходя из минимального количества гипотез и аксиом…

Надо разрешить теоретику фантазировать, ибо иной дороги к цели для него вообще нет. Разумеется, речь идет не о бесцельной игре фантазии, а о поисках самых про стых и логичных возможностей и их следствий» К
Внутренние закономерности развития науки требуют, чтобы не только планирование науки, но и сама организация научно-исследовательских учреждений основывалась на проблемном принципе.

Существующая структура академических научных учреждений исходит главным образом из деления на сложившиеся области знания, закрепляя тем самым в организационных формах барьеры между этими областями. В то время как объекты исследования все более требуют комплексного подхода, организационные принципы научной работы строятся преимущественно в соответствии с ведомственным разделением труда между физиками и психологами, химиками и лингвистами, биологами и социологами.

Характер современной науки таков, что ее проблематика, методы исследования находятся в постоянной динамике, подвержены подчас резким, крутым изменениям: одна проблема внезапно теряет свою актуальность, другая ее столь же внезапно приобретает, решение третьей оказывается возможным на совершенно неожиданных путях и стыках наук. В организационном отношении этой динамичности объекта исследования совершенно не соответствует статичный, десятилетиями сохраняющийся характер исследовательских учреждений.

Потребности развития науки требуют учреждений, которые возникали бы для решения той или иной научной проблемы, структура которых, штат, продолжительность существования и т. д. определялись бы характером этой проблемы. После решения проблемы (или ее изменения) учреждение реорганизуется в соответствии с новой задачей, набирает новый штат научных сотрудников иного профиля, получает новое лабораторное оснащение. Естественно при этом, что для исследования каждой проблемы будут привлекаться ученые самых различных специальностей.

Проблемный принцип построения научных учреждений, когда не сложившаяся организация диктует выбор тематики, методы и средства ее решения, а, напротив, та или иная научная проблема определяет адекватные организационные формы, позволит освободиться от бездарных работников, ликвидировать застой, имеющий место в ряде научных учреждений, инертность и консерватизм. Тем самым будет разрешено противоречие между требованиями научной деятельности и организационными отношениями в науке.

Разумеется, сделать это не так просто. Сразу встанут десятки вопросов: «А как быть с трудоустройством освобождающихся научных работников?»; «А как быть с непрерывным трудовым стажем, с материальной заинтересованностью?»; «Кто и как будет определять сроки жизни института?»;

«Кто и как будет принимать решение о возникновении новых проблемных организаций?» и т. д. Да, перестройка принципов организации научных учреждений потребует пересмотра всей системы управленческих отношений в науке, решительного отказа от традиционных представлений и сложившихся форм. Но рано или поздно мы вынуждены будем пойти по этому пути, ибо он диктуется самим существом научного творчества, внутренними тенденциями развития науки.

Сказанное относится преимущественно к академическим институтам. На отраслевых институтах, более тесно связанных с материальным производством, отражаются требования этого последнего, в силу чего их организация, очевидно, имеет тенденцию строиться в соответствии с организацией материального производства. Естественно, что проблемный принцип организации не распространяется и на исследовательскую работу в вузах, которой, кстати говоря, суждена огромная и все возрастающая роль в общей системе научной деятельности.

Не останавливаясь подробно на организации исследований в вузах (это вопрос особый), отмечу только тенденцию к сращению педагогической и исследовательской деятельности. Она выражается в том, что в самом педагоги­ческом процессе центральное место приобретает поисковая, исследовательская работа студентов и преподавателей (см. об этом очерк шестнадцатый). От самого преподавателя в связи с этим требуется уже не просто эрудиция, но и способность поставлять самостоятельную научную продукцию, не просто передавать знания студентам, а учить их мыслить.

В вузах растет число хорошо оснащенных лабораторий, укрепляются связи с производством и с головными исследовательскими институтами, сами вузы превращаются в своеобразные исследовательские учреждения, цель которых не только «производство» специалистов, но и производство идей.

Наблюдается тенденция к концентрации вузов в учебно-научные центры (мультивер- ситеты), объединяющие десятки тысяч студентов и сотни преподавателей. Такими центрами являются, например, Московский государственный университет им. Ломоносова в СССР и Калифорнийский университет в США. Президент последнего Кларк Керр так охарактеризо вал деятельность руководимого им учреждения в статье «Мультиверситет» («Харпере мэгэзин», ноябрь 1963 г.):

«Калифорнийский университет как самостоятельный общественный организм штата в прошлом году имел на текущие расходы почти полмиллиарда долларов и еще почти 100 млн. долларов на строительство, имел в общей сложности 40 000 рабочих и служащих, занятых в самых разнообразных областях деятельности, осуществлял различные работы более чем в 100 районах, имел вычислительные центры, экспериментальные станции, сельские и городские лектории, проекты за границей более чем в 50 странах, более 10 000 курсов по изучению методов составления каталогов и проспектов, определенную форму связи почти со всеми отраслями промышленности, почти со всеми ступенями государственного управления, почти со всеми людьми в своем районе. Работало и обслуживалось огромное количество дорогостоящего оборудования. В больницах университета родилось более 4 тыс. детей».

Возрастание роли вузов в научной деятельности идет пропорционально возрастанию роли фундаментальных исследований в общей системе исследований: как известно, амплуа вузов — исследования в области «чистой» теории. И нет оснований думать, что это положение изменится в течение ближайших десятилетий. К сожалению, ученые, занятые в наших вузах, имеют худшие условия для поисновой работы, чем ученые в исследовательских институтах ( и в смысле материально-технического обслуживания, и в смысле времени).

В результате наблюдается отток наиболее квалифицированных кадров из учебных заведений в исследовательские институты, что может болезненно сказаться как на итогах наших научных достижений, так и на уровне подготовки молодых специалистов. Исследовательская работа в вузах приобрела ныне такой размах и значение, что требуется более тесная ее координация со всем фронтом исследований в стране.

Подытоживая сказанное об управлении наукой, необходимо отметить следующее. Наука нуждается в мерах, которые способствовали бы ее развитию. Она нуждается в политике науки, которая исходила бы из гармоничного сочетания нужд науки и производства.

В науке, как, пожалуй, ни в какой другой области производительной деятельности, требуется учет субъективных качеств исследователей, но она жестоко мстит за малейшее проявление субъективизма. Наука требует от своих адептов фанатической настойчивости в отстаивании идей, но и мужественного отказа от них под натиском новых фактов и теоретических принципов.

Наука невозможна без авторитетов, но она гибнет, когда авторитеты становятся над наукой. Наука развивается планомерно, но самые фундаментальные ее достижения невозможно планировать. Только при учете этих реальных противоречий возможно эффективное управление наукой.